Он задержал на ней взгляд, испытывая целую гамму чувств. Но самым сильным из них была злость. И Эндрю снова опустил глаза на сына. Проклятье, он хотел быть рядом с ней постоянно. Однако все, что у них осталось, — это осколки, скрепляемые только этим семифунтовым существом, ворочающимся у него на руках.
Эндрю воспользовался сыном как предлогом, чтобы уйти из спальни.
— Переменю-ка я у него подгузник.
Не глядя на Мей, он встал и схватил подгузник из стопки, лежавшей на гладильной доске, затем примостил ребенка на своем плече и направился к двери. Но больше всего ему сейчас хотелось проломить кулаком стену.
В детской он положил малыша на пеленальный столик, стараясь усмирить злость, кипевшую в нем, и заставил себя сосредоточиться на предстоящем деле. Эндрю совсем не был уверен, что у него получится, — он уже давно не менял подгузников у детей, тем более у таких маленьких.
К тому моменту, когда Эндрю убрал мокрый подгузник и заменил его чистым, от сердца у него немного отлегло. Теперь он был в состоянии взглянуть на вещи более здраво и понять: из всех ударов, которые Мей нанесла ему, самый болезненный пришелся по его гордости. Только то, что он по уши влюбился в нее, вовсе не свидетельствовало о наличии ответного чувства с ее стороны. И возможно, эта мысль была для него самой мучительной.
— Эндрю…
Не поднимая глаз, он закончил застегивать пуговицы ползунков.
— Что?
Мей говорила очень тихо, со странной интонацией, словно и ей приходилось ступать босыми ногами по раскаленному песку:
— Тебе приготовить кофе или что-нибудь еще?
Несколько мгновений он молчал, стараясь избавиться от неприятного осадка в душе, затем взглянул на нее.
— Нет, спасибо, я ничего не хочу.
Судя по выражению лица, Мей понимала, что разозлила его, и боялась, что он уйдет и больше не вернется. Догадываясь, что только увеличивает и без того невыносимое для нее напряжение, Эндрю опять повернулся к сыну и, стараясь не выдать своих чувств, произнес:
— Может, ты поспишь, а я присмотрю за этим головастиком до следующего кормления?
Последовала тяжелая пауза, затем Мей подавленно проговорила:
— Хорошо.
Эндрю не поднимал головы до тех пор, пока она не вышла. Затем взял на руки сына.
— Женщины — это такая головная боль, парень! Никогда не забывай об этом.
Прихватив фланелевое одеяло, он вышел в коридор и направился в гостиную, по дороге услышав, как за его спиной закрылась дверь спальни.
— Так, парень, а теперь заключим сделку: ты ведешь себя тихо следующие три часа, а я дарю тебе «порше» на десятилетие.
В ответ малыш зевнул, и Эндрю усмехнулся, похлопав его по спинке.
— А если будешь совсем хорошим, мы, возможно, даже дадим тебе имя.
Спустя два часа и двадцать три минуты Эндрю чувствовал себя как выжатый лимон. Он совершал очередной круг по гостиной, столовой и холлу, и от постоянного повторения этого маршрута начинала кружиться голова.
На полке в кабинете Мей он обнаружил книгу о-том-как-вырастить-идеального-ребенка и последние двадцать минут пытался ходить и читать одновременно. Впрочем, в книге он не нашел ничего полезного. Теория и так была ему известна, а практические советы подавались крайне скупо.
— Задал он тебе жару?
Эндрю повернулся, не переставая покачивать ребенка. Мей стояла в дверях, ее волосы окончательно выбились из-под тряпочки, на щеке отпечатался след пятерни. На ней была та же самая одежда, явственно свидетельствовавшая о том, что в ней спали.
— Можно сказать и так. Этот парень не любит, когда долго стоят на месте. — Эндрю вымученно улыбнулся и повернул малыша таким образом, чтобы мать видела, что он сосет кулачок. — Но возможно, он опять хочет есть.
Мей широко раскрыла глаза, словно с трудом удерживая их в таком состоянии, затем взяла ребенка. Эндрю почудилось, будто от него отняли часть его самого. Расправив затекшие плечи, он окинул внимательным взглядом мать с ее трехдневным сыном. Учитывая, что это был первый малыш, которого она держала на руках, Мей замечательно с ним управлялась. Впрочем, если младший Макги вел себя подобным образом со дня своего рождения, у нее были бесконечные возможности для совершенствования.
Чувствуя, как от недосыпания кружится голова, Эндрю пошел за ней в гостиную.
— Как считаешь, может, стоит придумать для него имя? А то он вырастет, думая, что его зовут Парень.
Ему удалось добиться от Мей улыбки.
— А почему бы его действительно не назвать Парень?
Эндрю изумленно уставился на нее. Полуживая, а вот, поди ж ты, пытается шутить!
Прижав к себе сына, она устроилась на краешке дивана и скрестила ноги. Эндрю как раз собирался сострить в ответ, когда Мей начала расстегивать пуговицы рубашки. Ой, мать честная, этого, пожалуй, ему уже не вынести! Он повернулся и устремился в кухню, бросив через плечо:
— Кажется, я созрел для кофе.
— Эндрю!
Возможно, ему следовало пропустить оклик мимо ушей, но что-то в тоне Мей заставило его остановиться. Взяв себя в руки, он обернулся. Зрелище оказалось вполне терпимым. Все было прикрыто. Насколько возможно при кормлении грудью ребенка.
— Ты не обязан оставаться, — мягко сказала Мей, под глазами которой залегли тени. — Теперь уже я и сама справлюсь.
Сексуальное возбуждение тут же улеглось. Сложив руки на груди, Эндрю прислонился к стене и взглянул на нее новыми глазами. Она готова все взвалить на себя — это очевидно. Но последние два часа убеждали в том, что если она и продержится еще день, то потом просто свалится от физического и нервного истощения. К тому же он читал все эти книги о грудном вскармливании. Необходимо, чтобы мать была здоровой и отдохнувшей, иначе ничего не выйдет. Он попытался выйти из затруднительного положения с помощью шутки.